То есть у нас просто поменялась система взглядов, и теперь мы выше ценим воображение?

Ну, наука тоже изменилась. Фрейду и Пиаже гипотеза о примитивности детского сознания представлялась вполне убедительной. Ведь если посмотреть на детей и младенцев, они не кажутся слишком уж умными. Но теперь у нас появились новые техники и технологии, позволяющие проводить гораздо более точные замеры того, что происходит в мозгу ребенка. Если посмотреть на то, что делают дети, чуть более внимательно, оказывается, что они знают гораздо больше и учатся большему количеству вещей, чем мы могли себе вообразить.

Что же это за техники? Как проникнуть в сознание людей, которые пока не умеют даже вступать в полноценную коммуникацию?

У детей не очень хорошо получается с ходу рассказывать вам, о чем они думают. Работая со взрослым, психолог может дать ему вопросник, анкету — и получить ряд ответов. Это невозможно ни с младенцами, которые попросту не умеют говорить, ни с маленькими детьми, ответы которых чаще всего сводятся к потоку сознания. Один путь — изучать не то, что они говорят, а то, что они делают. Это работает, если задавать им очень конкретные вопросы, которые предполагают самые простые ответы. Вместо того чтобы спрашивать ребенка, как работает игрушечная машина, нужно спросить: «Как думаешь, какой кубик нужно положить на машинку, чтобы она загорелась, — этот или вот этот?» Мы проводили серию довольно сложных экспериментов с машинкой и кубиками. Например, брали желтый кубик и синий: если класть на машинку желтый, она загоралась в двух случаях из трех, если красный — в одном случае из трех. Когда мы показывали это маленьким детям, не умеющим считать, они все равно выбирали желтый кубик, который давал лучший результат. Применение подобных техник позволяет понять, что дети способны работать с очень сложной статистической информацией. В случае с машиной нам удалось показать, как дети оценивают вероятности, взаимоотношения между разными кубиками и тем, включается машина или выключается. Если бы я попыталась хотя бы описать вам в разговоре всю последовательность событий в более сложных экспериментах, я бы наверняка запуталась, а вы бы вряд ли смогли ее запомнить — даже взрослому описать это довольно тяжело. Но когда вы даете детям подобные сложные цепочки связей и потом просто просите их сделать так, чтобы машина поехала или остановилась, они все делают правильно. Несмотря на то что они не могут осознанно отследить, как работают все эти вероятностные связи, они неосознанно принимают во внимание всю полученную информацию. И делают все точно так же, как самые изощренные самообучающиеся компьютерные модели.

А какое впечатление подобные эксперименты производят на родителей?

К сожалению, многие из них делают совершенно не те выводы — они решают, что им срочно нужны программы и игрушки, которые сделают их детей еще умнее. Многие думают, что младенцы, как взрослые, должны учиться последовательно и распланированно. Родители запихивают детей на развивающие курсы, начинают показывать им карточки с алфавитом. Однако, как показывают исследования, интеллект младенца отличается не только от взрослого интеллекта, но и от той интеллектуальной модели, которую нам всем стараются привить в школе. Школьная программа основана на сосредоточении и планировании. Мы ставим перед ребенком задачи и цели, которые требуют от него получения и применения неких знаний, а потом проверяем с помощью тестов, усвоены ли они, и способен ли ребенок их применять, не отвлекаясь на другие возможности. Это работает только с детьми старше 5 лет. Что же касается младенцев, то им тяжело дается планирование, они практически не умеют идти к конкретной цели. Когда мы говорим, что дошкольники невнимательны, на самом деле мы имеем в виду, что они не могут быть внимательными: им тяжело сосредоточиться на одном событии и игнорировать все остальные. Осознание этого помогало нам понимать детей в прошлом. Но последние исследования показывают, что дети вполне способны быть рациональными и при этом не ориентированными на конкретную цель.

А как у детей обстоит дело с менее объективными причинно-следственными связями — например, с вопросами, которые касаются морали?

Есть у меня один любимый эксперимент — он довольно старый, но, как мне кажется, до сих пор недооцененный. В два с половиной года дети вполне способны отличать принципы морали от принципов приличия и вежливости. Им можно задать два вопроса: можно ли ударить кого-нибудь в садике, если все говорят, что можно, и можно ли не вешать на вешалку куртку, если все говорят, что можно. Дети говорят, что бить нельзя никого и никогда, а вот куртку можно оставить и на полу — зависит от садика. Как мне кажется, это свидетельствует о том, что дети в состоянии понять разницу между моралью, которая основывается на человеческой способности к эмпатии, и конвенциональными правилами, которые мы устанавливаем или не устанавливаем сами. С двухлетнего возраста они понимают, что это два разных типа правил, которые важны каждый по-своему.

И как же быть с этим знанием философам, которые так часто говорят о внеморальном существовании детей?

Думаю, им стоит оглянуться назад, в XVIII век. Посмотрите, например, на Дэвида Юма, ведь он вовсе не считал, что занимается теоретическими исследованиями — он не признавал грани между знанием, полученным научным путем, и философским знанием. Современные философы все чаще говорят о том, что ответы на «основные вопросы» стоит искать в науке. Но наука — и особенно психология развития — и сама вполне в состоянии рассказать многое о философии, о том, с чего человек начинает свой путь в жизни, чему он учится и в чем специфика его природы. Научно ориентированная философия довольно часто рисует картины, которые полностью соответствуют духу эволюционной психологии: все человеческие свойства — врожденные и генетически предопределенные. Однако один из наиболее важных выводов, к которым пришла психология развития, состоит в том, что в человеке заложен огромный потенциал к изменениям. И сейчас мы начинаем понимать, как эти изменения происходят на очень глубинном и детализированном неврологическом и вычислительном уровне. То же самое можно сказать и о нашем моральном развитии. В огромном количестве работ по психологии морали утверждалось, что в нас заложены врожденные моральные инстинкты. Когда мы смотрим на детей, мы и вправду видим некоторые врожденные представления о морали, но кроме этого у них есть огромные способности к, скажем так, ревизионизму, пересмотру моральных принципов. Как мне кажется, в некотором смысле это и есть одна из наиболее характерных черт человека. Она позволяет нам говорить: «Постойте-ка, то, как мы себя вели, не очень работает, это неправильно». Благодаря этому мы способны менять то, что является неправильным, и приближаться к тем лучшим из принципов морали, с которых мы начинали.